Да это и не удивительно: вся жизнь этого человека так или иначе связана с природой. Он член французского общества «Друзья Жана-Анри Фабра», Международной ассоциации ученых-исследователей пчел, член Социально-экологического союза и Сибирского экологического фонда. Автор интереснейших книг: «Миллион загадок», «Мой удивительный мир», «Тайны мира насекомых». Красной нитью через всю жизнь и творчество Гребенникова проходит беспокойство за судьбу Природы, ее спасение.

Стою посередине совсем небольшого помещения, а чувство — будто среди настоящей лесостепи, и даже простор ощущаю. Вверху — голубое небо, облака, под которыми величаво описывают круги два орла. Под ногами — разнотравье, цветы: так и кажется, что сейчас все это запахнет, застрекочут кузнечики, загудят шмели, и легкие вдохнут знойный летний воздух. Береза стоит живая-преживая, вроде, даже ветви на ней шевелятся, бабочки порхают вполне реально, механический суслик выскакивает из норы и прячется в нее обратно. Эффект присутствия потрясающий. А ведь работа Гребенникова над сферорамой «Степь реликтовая» еще не закончена... Чувствую, как уходит из души суетное, очищается она от психологических шлаков, точь-в-точь, как на настоящем лугу, да и виды родные — жил когда-то в тех же местах в Омской области — будят во мне что-то полузабытое, сокровенное — времен счастливого невозвратимого детства.

Нечто подобное Виктор Степанович сделал в Исилькуле, перед его диорамой с очень символичным названием «Природа уходящая» одна из зрительниц упала в обморок, таким сильным было эмоциональное воздействие. Пришлось краски приглушить...

Впечатляет посетителей и «Музей агроэкологии и охраны окружающей среды», созданный Гребенниковым при Сибирском НИИ земледелия и химизации сельского хозяйства еще в 1976-м году при поддержке первого председателя СО ВАСХНИЛ академика И. И. Синягина. Тому, кто не был здесь ни разу, трудно описать необычность этого места, куда по приезде в Новосибирск обязательно совершают паломничества залетные гости из дальних городов и стран (залетал однажды, например, незабвенный Михаил Сергеевич)... На стенах «макропортреты» насекомых, в витринах — знаменитые «стереоблоки»: стопки стекол с объемным изображением цветка ивы, мухи-журчалки, личинок наездников (увеличенных в 200 раз), гипсовые слепки гусениц, лягушек, рыб — очень даже реалистичные и позволяющие не губить для коллекции живых тварей. Какие-то непонятные приборы, графические схемы на стенах... Впрочем, многие видели все это, а кто не видел — лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать.

Мне повезло. Познакомившись с Гребенниковым, я узнал множество интереснейших вещей, порой фантастических, поражающих воображение. Но самым ценным знанием для меня оказались вещи на первый взгляд вроде бы простые. Мы идем по жизни, подчас забывая за повседневными проблемами, что вокруг нас природа, с которой мы связаны незримыми нитями , она — это тот воздух, которым мы дышим, та пища, которую едим, та вода, которую пьем... Как мы относимся к природе — так и она к нам. До поры до времени она терпит, как мы издеваемся над ней: вырубаем леса, отравляем воздух, моря — рвем ту самую пуповину, которой с ней связаны... Не смотрим под ноги, где в траве кипит многообразная и малопонятная нам жизнь, не смотрим на звездное небо, нам некогда это делать, да и кажется пустой тратой времени.

Природа платит за такое наше к ней отношение той же монетой, но терпит. Может, потому, что есть еще среди нас такие люди, как Гребенников, которые относятся к ней по-другому, — изучая, но и любя?

Многое мы перебрали в разговорах с Виктором Степановичем. Выигрышные темы для сенсационных статей: его открытия, связанные с бионикой, гравитацией... Сегодня о менее экзотичном, но не менее важном — о взаимоотношениях этого человека и природы, наверное, таких, какими они и должны быть в идеале, если человек хочет выжить не в борьбе, а в согласии с природой.

Человечеству в целом, чтобы понять эту простую, казалось бы, самоочевидную вещь, понадобилось пройти путь в несколько тысячелетий. Отдельные человеческие индивидуумы мудреют, принято считать, к старости — когда поверхностное отпадает, как высохшая шелуха, и всё больше открывается внутреннему взору то, что действительно ценно, вечно, непреходяще — любовь и уважение ко всему живому, понимание того, что мир существует сам по себе, а не на потребу нам, как думалось раньше. Невольно, размышляя об этом, задаёшься вопросом: как сделать так, чтобы интерес к природе ассоциировался у нас с заботой о живом, а не с коллекцией бабочек, насаженных на иголки?

Принято сейчас много говорить об экологии — преподнося её как науку, порой забывая о том, что это, скорее, мировоззрение, то есть связано не только с образованием, но и с воспитанием, элементарной этикой поведения. Что править нами в нашем общении с природой родной неповторимой планеты должны те же самые, знакомые с младенчества, законы человеческого общежития: не убий, не укради, не причиняй вреда...

Каким образом прививать теперь это нашим детям — тем самым, что бумажку-то смятую два шага до урны донести не могут? Откуда берутся, в каких таких необычных семьях растут будущие тимирязевы, вавиловы, гребенниковы?

Прежде всего прошу Виктора Степановича рассказать о себе. Кто может это сделать лучше него самого?

— Родился я и вырос на юге России, в Симферополе. С начала войны невольно стал сибиряком и, хотя попутешествовал по стране — жил и в Средней Азии, и на Западной Украине, и в Воронежской области, и в других местах, — корни пустил здесь: вначале в Омской области, а потом в Новосибирской. Образования у меня никакого нет, одна десятилетка. Почему? Потому что мои университеты прошли в сталинско-бериевских лагерях, где из двадцати лет сроку я пробыл шесть. Когда Сталин умер — теплейшим, счастливейшим летом 53-го года, никаким оно не было холодным, — я оказался на свободе. А участь моя была — с проломленной молоточком головой и в ствол старой шахты, где тысячи, а может, и десятки тысяч моих собратьев остались...

С раннего детства увлекался природой сам по себе, тогда планета наша была зеленой и не обезображенной, я ее еще такой застал. У нас в Симферополе во дворе был самый настоящий заповедник, прообраз всех моих последующих микрозаповедников. Вроде, обычный городской двор: кусты, деревья, бурьян и прочее, — но населенный массой живности, всё это звенело, жужжало, цвело и радовало взор и слух.

В богатейшей библиотеке моего деда, потомственного дворянина Терского, — сочинения Фабра, Фламмариона, других естествоиспытателей, множество энциклопедических словарей. Книги занимали несколько комнат. Я мог запросто сверить книжные впечатления с живой натурой. Всё это вместе, даже то, что я спал на улице прямо под звездами, и дало того Гребенникова, которого вы знаете.

Отец у меня был механик, изобретатель, на его счету только из «засвидетельствованных» изобретений: пишущая машина, арбалет, станки для изготовления скрепок, насечки напильников, гидросепаратор для добычи золота. Всю жизнь он конструировал вечный двигатель. Естественно, и мои руки тянулись к дереву и металлу, благо, что мастерская у нас была богатейшая.

Мать — из дворянской семьи, значит, много было остатков всякого культурного добра... Впрочем, обо всем этом лучше прочитать мой документальный автобиографический роман «Письма к внуку», первый том которого вышел в 1992-м году. И вы поймете, откуда я такой взялся.

Рисовать я начал с детства. Тех же насекомых — еще до школы. Это сочеталось — изучение природы и ее изображение. В основном меня считают художником-анималистом, но круг изображаемых мной объектов давно вылез за рамки животного мира и полез уже в жанр пейзажа, портрета, натюрморта. Вот сейчас я работаю над сферорамой «Степь реликтовая», которую, кстати, увидел во сне, и еще одной «агромадиной» в краеведческом музее города Исилькуля Омской области — диорамой, которая называется «Природа уходящая». Название, я думаю, все объясняет.

Там, в Исилькуле, я двенадцать лет работал директором детской художественной школы, первой в Западной Сибири, между Свердловском и Красноярском таких больше не было. Потом из-за отсутствия диплома пришлось уйти оттуда. А поскольку к тому времени я уже стал специалистом-практиком по агроэкологии, успешно сочетая занятия ею с преподаванием, то судьба моя была определена... В Омской области я организовал первый в стране заказничек для охраны малых существ. Началось это так.

Однажды мы с сыном Сергеем катались на мопеде и наскочили на полянку, совершенно не тронутую цивилизацией, где летало огромное количество шмелей. Вот эту полянку с прилегающими колками — площадью 6,5 га — с превеликим трудом удалось узаконить как заказник полезной энтомофауны. Это был первый микрозаповедник малых существ в стране. Занимался я там изучением связей цветковых сельскохозяйственных растений и насекомых-опылителей, в основном, шмелей и диких одиночных пчел. Позже удалось найти еще несколько нетронутых «кусочков природы», и сейчас в Омской области их несколько общей площадью 284 гектара в трех хозяйствах: АО «Лесное», АО «Украинское» и агропромышленное объединение «АТМ».

— А как вы оказались в наших краях?

— После некоторых мытарств с работой и географических перемещений с семьей устроился работать в системе ВАСХНИЛ, в институте химизации. Вот только тему дали такую — изучать влияние пестицидов на фауну и флору. Господи, всю жизнь мечтал с ядами работать! Отбояривался, как только мог, а мне: «Иначе ищите работу по месту жительства, нам такой не нужен!» Я жил-то еще в Омской области и мотался туда-сюда, пока квартиру здесь не дали.

Помог случай — по принципу «нет худа без добра». Работаем мы как-то в заказнике с женой, изучаем своих шмелей. Дело к вечеру, вода кончилась, до дома тринадцать километров... А весь день над нами летал самолет сельскохозяйственной авиации, агроном показывал пилоту, где что обрабатывать. Мы уже засобирались, жена в полевом домике переодевается, я на центральной поляне стою в одних трусах... Вдруг из-за леса вырывается этот самолет и на бреющем полете обливает меня какой-то жутко вонючей гадостью. Была бы берданка в руках, ей-Богу, сбил бы его! А он еще один заход делает — и второй раз меня заливает, паразит... Ну, думаю, все — помирать надо: воды нет, волосы слиплись... Мы с женой бегом домой! Оказалось, полили меня веществом для угнетения роста растений, ТУР называется. Конечно, был большой скандал, но я остался живой, имел возможность обстоятельно исследовать влияние этого идиотского ТУРа на своих подопечных и предоставил об этом целый отчет. После него меня и оставили в институте.

От ядохимикатной темы со временем удалось избавиться. А вскоре от меня потребовали либо перебираться насовсем в ВАСХНИЛ-городок, либо на все четыре... В «художку» меня без диплома не берут, в Союз художников не приняли — дескать, это недостойно человека искусства всякую мелочь рисовать через микроскоп. Вместо членства и выставки мне фигу показали... Это имело тогда значение, и очень большое. Подумали мы семьей, да и подались сюда навсегда. Вот уже с четверть века, как здесь.

— Как появился музей, Виктор Степанович?

— Когда мы перебрались сюда, я привез с собой множество картин и развесил их в своей маленькой лаборатории. Завлаб, не буду его называть, потребовал убрать,

мол, здесь должно быть оборудование, и никаких картинок. Спасибо одной из моих почитательниц, привела Синягина, ему понравилось, и он предложил сделать выставку прямо в коридорах института. Она и послужила основой будущего музея.

Какой-то благодарный акселерат написал в книге отзывов: «Ну вот, были, значит, с мужиками в этом музее. Мое впечатление: лажа полнейшая». Такие предпочитают более интересные занятия: например, методично расколотить длинный ряд уличных фонарей от остановки «Институты» до старого краснообского Торгового центра. Что ж, каждый оставляет в этой жизни свои следы...

Гораздо печальнее, правда, вандализм более высокого уровня: из нескольких заповедников, созданных уже в Новосибирской области, не осталось на сегодняшний день ни одного! А на первом же таком заповедном участочке шмели подняли на прилегающем поле продуктивность клевера вдвое, на другом, где Гребенников изучал и разводил шмелей и диких одиночных пчел-листорезок, размножаемость этих ценнейших насекомых за сезон была крупнейшей в мире, шестикратной, такого еще никто не мог добиться ... А было их, в наших краях, шесть микрозаповедников, и все были уничтожены. Так что разбитые фонари — это мелочь...

К счастью, равновесие добра и зла, созидания и разрушения, кажется, еще соблюдается в отдельно взятых местах. Во всяком случае, в Омской области микрозаповедники до сих пор живы под непривычным для многих названием «памятники природы регионального значения» — «Лесостепь реликтовая». Может, это благодаря омскому губернатору Полежаеву? Спрашиваю об этом Виктора Степановича.

— Да, конечно. Все в конце концов зависит от конкретных людей. Там нас поддерживают местные власти, директора совхозов, ведь мы проводим опыты по восстановлению природного разнотравья, луга и степи. Такого еще не делалось в мире, поскольку это песня новая, рассчитанная на десятилетия, а может, столетия. Перепахать землю, скажем, при освоении целины, дело нехитрое — вот как потом восстановить природный порушенный слой почвы, который нарастает крайне медленно?

Виктор Степанович — личность многогранная и неоднозначная, а таким в нашем мире живется нелегко. Он художник, энтомолог, эколог, астроном, писатель, воспитатель... «Как всякий талант, Виктор Степанович Гребенников входит в противоречие с любой системой, особенно тоталитарной и посттоталитарной, его удел — непризнанность», — подметили эту особенность в 1992 году в аннотации Сибирского отделения издательства «Детская литература» к последней книге Гребенникова — «Мой мир». Уже подготовленная к изданию на грант американского благотворительного фонда Макатруров, она довольно долго пролежала без движения в «Советской Сибири» из-за отсутствия денег на бумагу. Вот-вот её все же издадут...

— Виктор Степанович, в рекламном проспекте этой вашей последней книги написано, что мир насекомых «подсказал» вам такие изобретения и открытия, как «новые способы объемного изображения, сотовый аппарат-обезболиватель, прибор для замедления течения времени, генератор полтергейстов, гравитоплан индивидуального пользования»... Неужели все это возможно?

— Это уже относится к области бионики. Да, природа порой подсказывает потрясающие находки... Ну и мир тех же насекомых, он старше нас на двести миллионов лет. Они могли обскакать нас во многих отношениях, кроме, конечно, разума — мы же самые умные во Вселенной...

— ЭПС (эффект полостных структур) я открыл, когда меня чёрт дернул пронести руку над гнездом пчел-галиктов. Ладонь ощутила тепло, покалывание, во рту стало кисло, как от батарейки. С этого все и началось... Потом, «отталкиваясь» от пчелиных гнезд, я натворил множество «сотов» из пластика, бумаги, металла, дерева, и оказалось, что причина всех этих непривычных ощущений — никакое не «биополе», а размеры, форма, количество, взаиморасположение полостей, образованных любыми твердыми телами. Увы, организм все это чувствовал, а приборы ничего не улавливали...

Углубляя и усиливая этот эффект воздействия, я обнаружил еще более интересные вещи, и Природа начала мне раскрывать некоторые свои загадки. Но это предмет для особого разговора...

По мировоззрению Виктор Степанович убежденный материалист. Считает, что никаких сверхъестественных сил для объяснения мира привлекать не следует, и что «все сущее объяснимо, а если и необъяснимо в настоящее время — обязательно объяснится в будущем, если человечество будет развиваться интеллектуально.» Как-то он спросил новосибирских уфологов, «молодых людей с горящими глазами и странными жестами», почему ни разу не увидел хоть плохонькую летающую тарелку, хотя всю жизнь за небом в телескоп наблюдал, иногда по нескольку ночей подряд.

— А вы и не увидите, — уверенно сказали уфологи. — У вас мировоззрение неправильное.

Не выдерживаю, сидя в его детской художественно-экологической студии, задаю провокационный вопрос:

— Виктор Степанович, как вы оцениваете, что у нас сейчас происходит в стране с наукой, политикой?

— Если пофантазировать, то это похоже на кошмарное сновидение, которое может, извините, привидеться только с большого перепоя! — смеется он. — Этого не может быть, этого не должно быть, но это есть. Интеллект, культура, наука — всё, что отличало человека от скотины во все времена, сейчас не имеет в нашем обществе никакого значения. Если наши дети и внуки не могут получить нормального образования, то что же будет дальше, ребята? Кто виноват, не знаю, пусть разбираются политики, но, видно, узколобые они у нас... Мне стыдно за наш народ, за нашу бывшую страну. Почему бывшую? Мой родной Крым отдали за границу, тут сами понимаете, какие у меня эмоции. Мне обидно за нашу странную покорность, привыкание к нашей такой жизни с забиранием вкладов со сберкнижки, примирение с бомжеством, безработицей... Нас приучили по нескольку месяцев не получать нищенскую зарплату — и ничего.

Со словом «экология» принято связывать в основном проблемы, касающиеся варварского отношения к природе. После разговора с Гребенниковым мне пришло в голову выражение «экология социума», то есть охрана человеческих отношений, их нормальности, короче — нравственного здоровья вообще. Возможно, этим уже кто-то занимается специально, не знаю. Думаю только, раз уж мы — часть природы, то и связи наши с ней многочисленны и многолики. Может, через заботу о ней, через уважение к её законам мы обретаем уважение к себе и себе подобным? И, напротив, разрушая принятые моральные критерии по отношению друг к другу, мы пагубно воздействуем и на весь окружающий нас живой мир?

Смотрю по сторонам, на работы воспитанников Гребенникова, развешенные на стенах, разложенные по столам — здорово! Во всяком случае, эти-то ребятишки бить фонари не пойдут. Они и на букашку не наступят, так приучены. Набираю в грудь воздуха для еще одного пессимистического вопроса:

— Виктор Степанович, человечество в целом так варварски относится к природе, что она должна как-то на эти безобразия ответить...Чем всё, по-вашему, кончится?

— Да она бедная отвечала-отвечала, а сейчас обессиливает. Кончится это, конечно, очень скверно. Уничтожается, скажем, главное легкое планеты, поставщик кислорода — тропические леса в районе Амазонки — количество углекислого газа увеличивается. И когда мы сами себе перекроем кислород, наступит или быстрый, или медленный каюк. Отдельное государство, любое, ничего не решит, природа-то одна, осадки одни... Человечество размножается, несмотря на всякие передряги, ужасно. А что тут сделать — никто не знает. Запретить рожать больше одного ребенка? Так наиболее здоровые в семье вторые, третьи, четвертые ребятишки... Переселяться на другие планеты по Циолковскому — несерьезно. Обитать в космических кораблях — идиотство, и чрезвычайно дорогостоящее, может быть, для каких-то миллионеров. На Земле резервов для человеческого существования почти не осталось. Замечательная история в свое время была, когда вымерли динозавры... Могут быть космические катаклизмы и даже должны быть.

Человечество, — разумное, я имею в виду, — должно сейчас думать не о том, как друг друга обставить, а как спасти свой земной дом от собственного безобразия и от возможного космического катаклизма. Многие из наших собратьев по роду могли бы стать разумными, но гомо сапиенс эту экологическую нишу заполнил, потом переполнил, а потом подмял под себя всю жизнь на нашей планете...

А теперь, напоследок, одна незатейливая цифра, имеющая самое прямое отношение и к охране природы вообще, и к тому, что делает для этого Гребенников. По данным Центрального ботанического сада СО РАН площадь колков (маленьких лесочков, рощиц) по лесостепной зоне Западно-Сибирской низменности за прошедшее столетие сократилась на две трети. Не потому ли в своей неизданной книге «Мой мир» Виктор Степанович обращается к одному из таких нетронутых лесочков с проникновенными словами: «... да сохранит тебя судьба
от косы, от топора,
от потравы скотом,
от плуга,
от огня,
от колёс машин и от гусениц тракторов,
от самолётов с химикатами, уже не раз тебя обжигавшими, и ты стоял среди зелёного лета мёртвым бором, но всё-таки находил силы к самовозрождению,
от грибников-браконьеров, рвущих граблями твою лесную подстилку,
от пыльных бурь,
а более всего — от власть имущих учёных-аграрников и областных руководителей, предписывающих мелкие, вроде тебя, колки перепахать, а крупные — «исправить», сделав их строго прямоугольными, якобы для удобства работы полевой техники и для... борьбы с сорняками. Именно это случилось в 1983 году в Новосибирской области, когда сотни твоих ни в чём не повинных собратьев были вырублены, выдраны с корнями, перепаханы.

Я немедленно вступил тогда в неравный бой с Системой.

Меня поняли и поддержали в Москве настоящие, крупные учёные — здешний обком, получив много телеграмм протеста, вынужден был приостановить варварство, а после письма председателя национального Комитета советских биологов академика Н.М. Гилярова — и вовсе отменить его».

Вот в этом весь Виктор Степанович Гребенников. Вся его жизнь — борьба за наш общий с вами «дом». Помните тот самый «ойкос» в слове «экология» — «наука о доме»? Ведь природа — это дом, в котором все мы живём. Давайте беречь его сообща. Чтобы не пришлось Виктору Степановичу или его внуку Андрюше писать новую диораму — «Природа, ушедшая навсегда».